Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
«Не испорчусь», — улавливалось в подтексте. Скромность, даже суровость к себе была отличительной чертой Бажова, ее не могла испортить даже большая литературная слава.
Вспоминается, как в 1943 году, в Перми, куда Павел Петрович ездил в сопровождении группы свердловских литераторов на научно-литературную конференцию, его ждали на концерт, устроенный силами артистов театра оперы и балета, посвящавшийся участникам конференции, а вернее, пожалуй, Бажову. Концерт не начинали, тюка не приехал Бажов. А он, как на беду, запаздывал (что с ним обычно случалось крайне редко: точность, пунктуальность тоже была его чертой). Когда Павел Петрович появился в зале, публика и актеры устроили ему овацию. Незадолго до того ему присудили Государственную премию, в газетах часто называлось его имя.
Павел Петрович растерялся и долго не мог найти подходящих слов, чтобы выразить свое отношение к случившемуся.
— Да чего же это они?! — искренне недоумевал он, и в глазах его мелькало что-то необычайно простодушное. Такие глаза бывают у детей. — Нет, верно. А я еще думал: идти, не идти. Нездоровилось немного. А если бы не пришел совсем? Дикое положение получается…
Бажов был народным не только по самому характеру своего творчества: поистине народным был он и по своей доступности, простоте, отзывчивости. К нему мог прийти кто угодно и когда угодно. И шли. Шли все. Кто со своей бедой, кто — с заботами и нуждами, кто — просто посоветоваться, выслушать умное теплое слово. Он мог ободрить, помочь, если не делом, так отеческим наставлением. В военные годы, когда горе да беда в каждом доме, этому не было цены…
Николай Николаевич Ляшко, с которым Павел Петрович познакомился, в период эвакуации в Свердловске, Подъячев, Шмелев с его знаменитым «Человеком из ресторана», — во всех в них Павел Петрович усматривал что-то родственное себе. Это «что-то» были любовь и глубокое уважение к рядовому человеку-труженику, незаметно, но добросовестно делающему свое дело. Эти писатели, как Федор Гладков, как сам Бажов, были знатоками русского народного языка, русской народной жизни.
Говорят, человек найдет человека; а писатель-профессионал? Интересно, как «нашли» друг друга Ляшко и Бажов. Мне кажется, имелось у них нечто общее, родственное, запрятанное глубоко и что тем не менее они сразу «учуяли» оба. Такие разные внешне, в чем-то они были похожи. Николай Николаевич — худощавый, сдержанный, как говорится, никогда не лез вперед других, не набивался в собеседники и друзья; но с Павлом Петровичем их часто можно было встретить вместе. У обоих за плечами была большая прожитая жизнь, рабочий склад ума; сближали их и общие взгляды на литературу, значение ее для культурного роста народа. Павел Петрович назубок знал все произведения Ляшко (чего он не знал?). Теперь наверное уж начали забывать про Ляшко — что был такой писатель. А жаль! Его «Доменная печь», «С отарою», «В разлом» — вехи послеоктябрьского времени.
Литературная требовательность Бажова проявлялась на каждом шагу, и прежде всего по отношению к самому себе. Помню разговор с Клавдией Васильевной Рождественской (тогда — редактором Свердловского издательства) по поводу очерка «Янкинские огни», написанного Павлом Петровичем по заданию «Правды». Очерк не нравился Рождественской, По-видимому, не в восторге от него был и сам автор, хотя очерк напечатали и хвалили.
— Не пишите больше, Павел Петрович, — сказала Рождественская.
— Не буду, — ответил он послушно-серьезно.
«Не пишите» — не вообще, разумеется, а вот таких очерков, наспех, по-газетному. Быстрая работа была не его стихия.
Требовательность, взыскательность Бажова проявлялись и в том, как он относился к критике. Артист Л. Д. Охлупин рассказывал: однажды возвращались с Бажовым в автомашине с концерта, на котором Охлупин читал сказ «Солнечный камень», только что написанный Павлом Петровичем. Павел Петрович был чем-то недоволен. Не исполнением, нет. Охлупин — уроженец Полевского района, как и Бажов, — владел уральским говором виртуозно. Чего-то не хватало в сказе.
— Восприятия не хватает, — осторожно высказал Леонид Давыдович. — Как старики реагировали.
— А ведь, пожалуй, верно, — согласился Павел Петрович. И после этого в сказе появились слова, которых там недоставало.
В воспоминаниях старшего сына Л. Н. Толстого-Сергея Львовича — об отце («Очерки былого») приводится высказывание, сделанное Львом Николаевичем незадолго до смерти:
«Ценность бриллиантов возрастает не просто пропорционально увеличению каратов, а пропорционально квадрату числа каратов. Также и старческая мудрость возрастает не просто пропорционально времени, а — пропорционально квадрату времени. И надо спешить ее раздавать».
Удивительно подходило это к Бажову. Чем старше он становился, тем больше переполнялась голова; и тем щедрее старался он раздавать накопленные богатства мысли, чтоб они продолжали служить людям и потом, когда его не станет. Этот вывод напрашивается, в частности, из его переписки с друзьями.
Как-то в кругу московских коллег и читателей, стараясь удовлетворить любопытство собравшихся, старейшина уральских литераторов поделился тем, как он собирает материал и вообще работает над сказами.
— Надо найти место, где искать. Нечего стесняться, чем собирать: где дробью, где целым куском. Сила в рабочих сказах. Мое счастье, что я их не испортил…
— Это и есть мастерство, — заметил один из присутствующих.
— Ну, пусть, пусть, — миролюбиво согласился Бажов.
В другой раз он упомянул о «ниточках», по которым удается размотать весь клубок. Мне довелось быть свидетелем, как в 1939 году, во время поездки в Полевской район, он, скупо отбирая каждое услышанное слово, каждую деталь, искал эти «ниточки» — то в виде железной цапли на старой плотине в Полевском, то в виде родового знака — деревянного украшения — лебедей на воротах дома в Косом Броду. Это украшение помогло ему в создании сказа «Ермаковы лебеди», а железная цапля — фирменный знак дома Турчаниновых — нашла свое отражение в современном сказе «Не та цапля».
Вот таких «ниточек» часто не хватало всем нам, молодым, да нередко и нашим более старшим товарищам из числа приезжих, пытавших свои силы на «уральской теме».
Павел Петрович старался всячески умалить собственную роль в создании сказов.
— Мне посчастливило, — говорил он после доклада Скорино в Перми, в 1943 году. — За мной стоит много народа. Это ошибка, будто я первый начал. Ну, ошибка в мою пользу…
Мастерство Бажова, как справедливо отметил один критик, заключается в том, что он старался с наивозможным уважением отнестись к тому, что говорилось рабочим человеком. Эту мысль постоянно подчеркивал и сам Павел Петрович.
— Ну, там и клад и всякая такая штука… Хорошо! — загораясь, иногда добавлял он, стараясь «оправдать», откуда идет романтичность, увлекательность написанного им.
Иной раз вроде бы малозначащий штрих приоткрывал для меня в Бажове что-то новое.
Помнится один любопытный разговор «о куреве» между Бажовым и профессором Виктором Васильевичем Данилевским, тоже яростным курильщиком, в вагоне поезда по
